Молитвы и Медитации Матери

Молитва Матери: 22 февраля 1914 года

22 февраля 1914 года

Когда я была ребенком, лет тринадцати, в течение почти целого года каждую ночь, как только я ложилась спать, мне казалось, что я выходила из своего тела и поднималась над домом, потом над городом, очень высоко вверх. Тогда я видела себя облаченной в великолепное золотое платье, которе было намного длиннее меня; и по мере того, как я поднималась выше, это платье удлиннялось и расстягивалось кругообразно вокруг меня, формируя своего рода огромную крышу над городом. Тогда я видела мужчин, женщин, детей, стариков, больных и обездоленных, приходящих со всех сторон; они собирались под простирающимся платьем, умоляя о помощи, рассказывая о своих бедах, своих страданиях, своих горестях. В ответ платье, податливое и живое, простиралось к каждому из них, и как только они касались его, они утешались или исцелялись, и возвращались в свои тела более счастливыми и сильными, чем были до этого. Ничто не казалось мне более прекрасным, ничто не могло сделать меня счастливее; и вся дневная деятельность казалась мне тусклой, серой и нереальной, по сравнению с этой ночной деятельнстью, которая была для меня истинной жизнью. Часто, когда я поднималась так вверх, я видела слева от себя безмолвного и недвижного старца, который смотрел на меня с доброжелательностью и любовью и поддерживал меня своим присутствием. Этот старец, облаченный в длинную темно-фиолетовую мантию, был олицетворением – как я узнала позже – того, кого зовут Мужем Скорбей.

Теперь, этот глубокий опыт, эта почти невыразимая реальность, переводится в моём разуме другими идеями, которые я могу описать следующим образом:

Много раз днем и ночью мне казалось, что я, или скорее моё сознание, полностью состедоточенное в моем сердце, которое уже не являлось органом, ни даже чувством, но божественной Любовью, безличной, вечной; и будучи этой Любовью, я чувствовала себя живущей в центре каждой вещи на всей земле, и, в тоже самое время, я, казалось, растягивалась огромными бесконечными руками и окутывала с безграничной нежностью все существа, обняв, собрав, прижав их к своей груди, которая была обширнее, чем вся вселенная… Слова бедны и неуклюжи, О божественный Мастер, и ментальные транскрипции всегда такие ребяческие… Но мое стремление к Тебе постоянно и, по правде сказать, это зачастую Ты сам и Ты один живешь в этом теле, этом несовершенном средстве проявления Тебя.

Пусть все существа будут счастливы в покое Твоего озарения!

*

«Lorsque j’étais enfant — vers l’âge de treize ans et pendant un an environ  —  tous les soirs dès que j’étais couchée, il me semblait que je sortais de mon corps et que je m’élevais tout droit au- dessus de la maison, puis de la ville, très haut. Je me voyais alors vêtue d’une magnifique robe dorée, plus longue que moi; et à mesure que je montais, cette robe s’allongeait en s’étendant circulairement autour de moi pour former comme un toit immense au-dessus de la ville. Alors je voyais de tous côtés sortir des hommes, des femmes, des enfants, des vieillards, des malades, des malheureux; ils s’assemblaient sous la robe étendue, implorant secours, racontant leurs misères, leurs souffrances, leurs peines. En réponse, la robe, souple et vivante, s’allongeait vers eux individuellement, et dès qu’ils l’avaient touchée, ils étaient consolés ou guéris, et rentraient dans leurs corps plus heureux et plus forts qu’avant d’en être sortis. Rien ne me paraissait plus beau, rien ne me rendait plus heureuse; et toutes mes activités de la journée me semblaient ternes et grises, sans vie réelle, à côté de cette activité de la nuit qui était pour moi la vie véritable. Souvent pendant que je m’élevais ainsi, je voyais à ma gauche un vieillard silencieux et immobile, qui me regardait avec une bienveillante affection et m’encourageait de sa présence. Ce vieillard, vêtu d’une longue robe d’un violet sombre, était la personnification,  — je l’ai su plus tard,  — de celui que l’on appelle l’Homme de Douleur.

Maintenant l’expérience profonde, la réalité presque inexprimable, se traduit dans mon cerveau par d’autres notions que je puis définir ainsi :

Bien des fois dans la journée et dans la nuit il me semble que je suis, ou plutôt que ma conscience est concentrée tout entière dans mon cœur, qui n’est plus un organe, ni même un sentiment, mais l’Amour divin, impersonnel, éternel; étant cet Amour, je me sens vivre au centre de toute chose sur toute la terre, et en même temps il me semble m’étendre en des bras immenses, infinis, et envelopper d’une tendresse sans limite tous les êtres serrés, groupés, blottis sur ma poitrine plus vaste que l’univers … Les mots sont pauvres et malhabiles, ô divin Maître, et les traductions mentales sont toujours enfantines… Mais mon aspiration vers Toi est constante, et à dire vrai, c’est bien souvent Toi-même et Toi seul qui vis en ce corps, imparfait moyen de Te manifester.

Que tous les êtres soient heureux dans la paix de Ton illumination !

*

When I was a child of about thirteen, for nearly a year every night as soon as I had gone to bed it seemed to me that I went out of my body and rose straight up above the house, then above the city, very high above. Then I used to see myself clad in a magnificent golden robe, much longer than myself; and as I rose higher, the robe would stretch, spreading out in a circle around me to form a kind of immense roof over the city. Then I would see men, women, children, old men, the sick, the unfortunate coming out from every side; they would gather under the outspread robe, begging for help, telling of their miseries, their suffering, their hardships. In reply, the robe, supple and alive, would extend towards each one of them individually, and as soon as they had touched it, they were comforted or healed, and went back into their bodies happier and stronger than they had come out of them. Nothing seemed more beautiful to me, nothing could make me happier; and all the activities of the day seemed dull and colourless and without any real life, beside this activity of the night which was the true life for me. Often while I was rising up in this way, I used to see at my left an old man, silent and still, who looked at me with kindly affection and encouraged me by his presence. This old man, dressed in a long dark purple robe, was the personification – as I came to know later – of him who is called the Man of Sorrows.

Now that deep experience, that almost inexpressible reality, is translated in my mind by other ideas which I may describe in this way:

Many a time in the day and night it seems to me that I am, or rather my consciousness is, concentrated entirely in my heart which is no longer an organ, not even a feeling, but the divine Love, impersonal, eternal; and being this Love I feel myself living at the centre of each thing upon the entire earth, and at the same time I seem to stretch out immense, infinite arms and envelop with a boundless tenderness all beings, clasped, gathered, nestled on my breast that is vaster than the universe…. Words are poor and clumsy, O divine Master, and mental transcriptions are always childish…. But my aspiration to Thee is constant, and truly speaking, it is very often Thou and Thou alone who livest in this body, this imperfect means of manifesting Thee.

May all beings be happy in the peace of Thy illumination!